Неточные совпадения
Появилось откуда-то шампанское. Привалова поздравляли с приездом, чокались бокалами, высказывали самые лестные пожелания. Приходилось пить, благодарить за внимание и опять пить. После нескольких бокалов вина Привалов поднялся из-за стола и, не обращая внимания
на загораживавших ему
дорогу новых друзей, кое-как выбрался из буфета.
В 1910 году, зимой, я вернулся в Хабаровск и тотчас поехал
на станцию Корфовскую, чтобы навестить
дорогую могилку. Я не узнал места — все изменилось: около станции возник целый поселок, в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита, начались порубки леса, заготовка шпал. Мы с А.И. Дзюлем несколько раз принимались искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры исчезли,
появились новые
дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…
Действительно, совершенно свежие отпечатки большой кошачьей лапы отчетливо виднелись
на грязной тропинке. Когда мы шли сюда, следов
на дороге не было. Я это отлично помнил, да и Дерсу не мог бы пройти их мимо. Теперь же, когда мы повернули назад и пошли навстречу отряду,
появились следы: они направлялись в нашу сторону. Очевидно, зверь все время шел за нами «по пятам».
Когда идешь в дальнюю
дорогу, то уже не разбираешь погоды. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь, потом опять вымокнешь и т.д. В самом деле, если все дождливые дни сидеть
на месте, то, пожалуй, недалеко уйдешь за лето. Мы решили попытать счастья и хорошо сделали. Часам к 10 утра стало видно, что погода разгуливается. Действительно, в течение дня она сменялась несколько раз: то светило солнце, то шел дождь. Подсохшая было
дорога размокла, и опять
появились лужи.
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а Святая — поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему;
на дорогах появились лужи; вершины пригорков стали обнажаться; наконец прилетели скворцы и населили
на конном дворе все скворешницы. И в доме сделалось светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом комнаты заглянула весна. Так бы, кажется, и улетел далеко-далеко
на волю!
Несколько дней я носил в себе томящее, но
дорогое впечатление своего видения. Я дорожил им и боялся, что оно улетучится. Засыпая, я нарочно думал о девочке, вспоминал неясные подробности сна, оживлял сопровождавшее его ощущение, и ждал, что она
появится вновь. Но сны, как вдохновение: не всегда являются
на преднамеренный зов.
При этом он с большой горечью отзывался о своем бывшем отряде: когда он хотел отступить, они шумно требовали битвы, но когда перед завалами
на лесной
дороге появились мужики с косами и казаки, его отряд «накивал конскими хвостами», а его взяли…
Потом стали толковать о каких-то «золотых грамотах», которые
появлялись нивесть откуда
на дорогах, в полях,
на заборах, будто «от самого царя», и которым верили мужики, а паны не верили, мужики осмеливались, а паны боялись… Затем грянула поразительная история о «рогатом попе»…
Чуткая память ловила всякую новую песню и мелодию, а когда
дорогой он начинал перебирать свои струны, то даже
на лице желчного Кузьмы
появлялось спокойное умиление.
Вихров принялся читать препровожденные к нему восемь томов — и из разной бесполезнейшей и ненужной переписки он успел, наконец, извлечь, что в Новоперховском уезде
появилась шайка разбойников из шестнадцати человек, под предводительством атамана Гулливого и есаула Сарапки, что они убили волостного голову, грабили
на дорогах, сожгли фабрику одного помещика и, наконец, особо наряженной комиссиею были пойманы.
Вместе с первым слухом о железных
дорогах появились и личности из местных прасолов, кабатчиков, бывших приказчиков, бурмистров и прочего деревенского делового люда, которые начали неутомимо разъезжать
на беговых дрожках от помещика к помещику, предлагая свое содействие по устройству ликвидации.
Луша покраснела от удовольствия; у нее, кроме бус из дутого стекла, ничего не было, а тут были настоящие кораллы. Это движение не ускользнуло от зоркого взгляда Раисы Павловны, и она поспешила им воспользоваться.
На сцену
появились браслеты, серьги, броши, колье. Все это примеривалось перед зеркалом и ценилось по достоинству. Девушке особенно понравилась брошь из восточного изумруда густого кровяного цвета;
дорогой камень блестел, как сгусток свежезапекшейся крови.
Начинается суматоха; вынимаются причалы; экипаж ваш слегка трогается; вы слышите глухое позвякиванье подвязанного колокольчика; пристегивают пристяжных; наконец все готово; в тарантасе вашем
появляется шляпа и слышится: «Не будет ли, батюшка, вашей милости?» — «Трогай!» — раздается сзади, и вот вы бойко взбираетесь
на крутую гору, по почтовой
дороге, ведущей мимо общественного сада.
В деревнях
на улице
появляется грязь; ребятишки гурьбами возятся по
дороге и везде, где под влиянием лучей солнца образовалась вода; старики также выползают из душных изб и садятся
на завалинах погреться
на солнышке.
Дело пошло. Деньги потекли в кассу, хотя «Новости дня» имели подписчиков меньше всех газет и шли только в розницу, но вместе с «пюблисите»
появились объявления, и расцвел А.Я. Липскеров. Купил себе роскошный особняк у Красных Ворот. Зеркальные стекла во все окно, сад при доме,
дорогие запряжки, роскошные обеды и завтраки, — все время пьют и едят. Ложа в театре, ложа
на скачках, ложа
на бегах.
— Узнала, что
на тебя действительно донес доктор Сверстов, который лично знал одного молодого Тулузова, что Тулузова этого кто-то убил
на дороге, отняв у него большие деньги, а также и паспорт, который потом у тебя оказался и с которым ты
появился в нашу губернию.
Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только
появилось солнце, отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую
на горе и весьма недалеко от большой
дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
В базарные дни, среду и пятницу, торговля шла бойко,
на террасе то и дело
появлялись мужики и старухи, иногда целые семьи, всё — старообрядцы из Заволжья, недоверчивый и угрюмый лесной народ. Увидишь, бывало, как медленно, точно боясь провалиться, шагает по галерее тяжелый человек, закутанный в овчину и толстое, дома валянное сукно, — становится неловко перед ним, стыдно. С великим усилием встанешь
на дороге ему, вертишься под его ногами в пудовых сапогах и комаром поешь...
Едва кончилось вешанье штор, как из темных кладовых полезла
на свет божий всякая другая галантерейщина,
на стенах
появились картины за картинами, встал у камина роскошнейший экран,
на самой доске камина поместились черные мраморные часы со звездным маятником, столы покрылись новыми,
дорогими салфетками; лампы, фарфор, бронза, куколки и всякие безделушки усеяли все места спальни и гостиной, где только было их ткнуть и приставить.
Порой
на дороге показывался вагон, как темная коробочка, мелькал в солнечных пятнах, вырастал и прокатывался мимо, и вдали
появлялся другой…
Пол и стены были устланы коврами, окна завешены драпировками,
на столе, за которым работал Головинский,
появились дорогие безделушки, он даже не забыл захватить с собой складной железной кровати и дорожного погребца с серебряным самоваром.
Вода и льдины ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов и приподнятые кверху голые сучья принимали издали вид черных безобразных голов, у которых от страха стали дыбом волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда
на поверхности своей целый участок зимней
дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной в поток; доски, стоги сена, зимовавшие
на реке и которых не успели перевезти
на берег, бревна, столетние деревья, оторванные от почвы и приподнятые льдинами так, что наружу выглядывали только косматые корни,
появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
В дверях главной залы
появился новый субъект, красивый, щегольски одетый мужчина средних лет, с ловко расчесанной
на обе стороны бородкой.
На руках его горели
дорогие бриллиантовые перстни, а из-под темной визитки сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.
Старик отодвинулся от меня, и даже губы его, полные и немного смешные, тревожно вытянулись. В это время
на площадке лестницы
появилась лысая голова и полное, упитанное лицо профессора Бел_и_чки. Субинспектор побежал ему навстречу и стал что-то тихо и очень дипломатически объяснять… Чех даже не остановился, чтобы его выслушать, а продолжал идти все тем же ровным, почти размеренным шагом, пока субинспектор не забежал вперед, загородив ему
дорогу. Я усмехнулся и вошел в аудиторию.
И тихо взвился к небу, как красный стяг, багровый, дымный, косматый, угрюмый огонь, медленно свирепея и наливаясь гневом, покрутился над крышей, заглянул, перегнувшись,
на эту сторону — и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут, — а уж не стало ночи, и далеко под горою
появилась целая деревня, большое село с молчаливою церковью; и красным полотнищем пала
дорога с тарахтящими телегами.
Зима отошла, и белый снег по ней подернулся траурным флером;
дороги совсем почернели; по пригоркам показались проталины,
на которых качался иссохший прошлогодний полынь, а в лощинах
появились зажоры, в которых по самое брюхо тонули крестьянские лошади; бабы городили под окнами из ракитовых колышков козлы, натягивали
на них суровые нитки и собирались расстилать небеленые холсты; мужики пробовали раскидывать по конопляникам навоз, брошенный осенью в кучах.
Время в провинции, и особенно в нашем городе, без железной
дороги, было глухое, и эти два человека поддерживали взаимным общением свои умственные интересы.
На этой почве сближение между умным евреем и видным губернским чиновником росло, и вскоре они познакомились и семьями. Мендели стали
появляться в нашей гостиной, где, конечно, им приходилось встречаться также с господами я дамами губернского общества.
Тогда суровыми словами отгоняли его, и
на короткое время он пропадал где-то у
дороги, — а потом снова незаметно
появлялся, услужливый, льстивый и хитрый, как одноглазый бес.
Марья Петровна, стоявшая с поручицей-приживалкой
на крыльце, готовилась уже спуститься вниз, чтобы в последний раз поцеловать
дорогую соседку, как в это самое время откуда ни возьмись
появился перед нею староста.
Ночь, в самом деле, чудо как хороша! Величавы и спокойны горы, прекрасные в своем могучем великолепии. Кура то пропадает из виду, то
появляется, — отливающая лунным серебром, пенистая, таинственная и седая, как волшебница кавказских сказаний. Военно-грузинская
дорога осталась позади. Мы свернули в сторону и через полчаса будем
на месте, —
на новом месте, среди новых людей, к которым так неожиданно заблагорассудилось забросить меня капризнице судьбе.
Нам все время хотелось есть, и мы жадно набрасывались
на пищу, но каждый раз после еды
появлялось головокружение и тошнота. Всю ночь напролет мы лежали у огня, страдая приступами болезни. Когда рассвело, я не узнал своих спутников. У всех нас оказались распухшие лица и ноги. Пересилив себя, я еле добрался до лодки. Солнечный восход застал нас уже в
дороге.
Иногда дед приезжал к нам. Он
появлялся всегда внезапно со стороны гор, худой и выносливый,
на своем крепком, словно из бронзы вылитом, коне, проведя несколько суток в седле и нисколько не утомляясь длинной
дорогой.
Но еще гораздо раньше того (то есть в 1900 году) почему-то и в заграничной Польше уже знали, как я отношусь к польской нации. И когда я по
дороге в Вену заехал вместе с драматургом Залесским в Краков
на первое представление его комедии, то
на другой же день в газете"Час"(обыкновенно враждебно настроенной к России)
появилось известие о моем приезде, и я назван"известный другпольского народа".
Тогда в"Отечественных записках"Краевского стали
появляться в 60-х годах критические заметки (под мужским именем), где разбирались новости журнальной беллетристики, и когда в начале 1863 года
появилась рецензия
на две первых части моего романа"В путь-дорогу", я стал разыскивать, кто этот критик, и чрез М. П. Федорова, приятеля сыновей Краевского, узнал, что это давнишняя сотрудница"Отечественных записок"Н.Д.Хвощинская.
Влияние Огарева
на общественные идеи Герцена все возрастало в этот лондонский период их совместной жизни. То, что в Герцене сидело с молодых лет народнического, — преклонение перед крестьянской общиной и круговой порукой, — получило при участии Огарева в"Колоколе"характер целой доктрины, и не будь Огарев так
дорог своему другу, вряд ли бы тот помещал в своем журнале многое, что
появлялось там с согласия и одобрения главного издателя.
Рассказ мой был очень плох. Между прочим, в качестве эпизодического лица в нем, совершенно неоправданно,
появлялась героиня моей повести «Без
дороги», ищущая
дорогу Наташа. В новом рассказе она оказывалась нашедшею
дорогу, была марксисткой и являлась в рассказе исключительно для того, чтобы заявить себя марксисткою и отбарабанить свое новое «credo» [«Убеждения» (лат.).]. Ее устами я решительно порывал с прежними своими взглядами и безоговорочно становился
на сторону нового течения.
Поправки же Юнгу иногда стоили
дороже самых ошибок: раз, например, у него
появилась поправка, в которой значилось дословно следующее: «во вчерашнем №,
на столбце таком-то, у нас напечатано: пуговица, читай: богородица».
Любопытно отметить, что движение
на Мукден входило в самый первоначальный план японцев, и тогда
появилась Бог весть кем построенная
дорога, ведущая от Кореи
на Гирин, откуда можно при удаче отрезать Ляоян от Мукдена.
Даже выражение лица его изменилось. Во взгляде старческих глаз
появилась уверенность — призрак зародившейся в сердце надежды. В душе этого старика жила одна заветная мечта, за исполнение которой
на мгновение он готов был отдать последние годы или лучше сказать дни своей жизни, а эти годы и дни, говорят самые
дорогие.
Он, несмотря
на довольно долгое пребывание в доме князя, несмотря
на сделанную с его семейством дальнюю
дорогу, еще ни разу не видал княжны Евпраксии. По обычаям того времени, женщин и девушек знатных родов ревниво охраняли от взоров посторонних мужчин, и они
появлялись лишь, как мы видели, во время установленных тем же обычаем некоторых обрядов приема гостей, для оказания последним вящего почета.
Оставим его в этих мечтах и грезах и постараемся удовлетворить, хоть в нескольких словах, совершенно законное любопытство читателей, каким образом
на жизненной
дороге нашего героя, которого мы оставили в Неаполе, собирающегося возвратиться в Россию,
появилось новое действующее лицо — Маргарита Николаевна Строева.
Петух
на коньке продолжал вертеться кругом по воле ветра, а
на дороге не
появлялись всадники. По поселку ходили чужие люди. Вместо казаков и стрельцов там
появились новые посельщики.
Елизавету Петровну эти воспоминания, окружавшие ее днем и ночью, закаляли
на борьбу, а для старухи-матери, в сердце которой
появилась надежда, они стали почему-то еще более
дорогими.
Только взгляд, брошенный им
на находившуюся возле
дороги сплошь вырубленную рощу, вдруг заискрился, и
на его губах
появилась довольная улыбка.
Еще ночь царила над обнажившимися полями, и еще не начинали звенеть подмерзшие ручьи, когда
на всех тропинках,
на всех
дорогах появлялись люди и строго печальной вереницею, одинокие и чем-то связанные, двигались к одной невидимой цели.
Как передавали потом, меня нашли
на льду и спасли рыбаки: случайно я упал
на ихней
дороге. В больнице у меня отрезали несколько отмороженных пальцев
на ногах, и еще месяца два или три я был чем-то болен, долго находился в беспамятстве. У Нордена умерла жена, и он прислал денег
на мое лечение. Больше о нем я ничего не слыхал. Также не
появлялся с той ночи он и, я знаю, больше никогда и не
появится. Хотя, приди он теперь, я, может быть, встретил бы его с некоторым удовольствием.
В то время, когда
на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали
на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их
на мостах и
дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал
на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда
появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала
на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно
на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда
появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря
на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда
появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон
появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.